— Как вас зовут? — спросил режиссер, руководивший репетицией.

— Маденда, — ответила Керри, мгновенно вспомнив имя, выбранное для нее Друз еще в Чикаго. — Керри Маденда.

— Так вот, мисс Маденда, станьте вон туда! — весьма любезно, как показалось Керри, предложил ей режиссер.

Затем он вызвал молодую особу, которая уже некоторое время состояла в труппе.

— Мисс Кларк, вы будете в паре с мисс Маденда!

Мисс Кларк сделала шаг вперед, и, таким образом, Керри узнала, где ей нужно стать.

Репетиция началась. Вскоре Керри убедилась, что, хотя обучение актеров, в общем, и было похоже на то, как их учили в Чикаго, здесь режиссер вел себя совсем иначе. Ее и тогда поражала настойчивость и самоуверенность мистера Миллиса, теперешний же режиссер был не только настойчив, но и порядком груб. По мере того как репетиция подвигалась вперед, он становился все раздражительнее, вскипал из-за пустяков и орал во всю глотку. Было очевидно, что он с величайшим презрением относится ко всякому проявлению чувства собственного достоинства или скромности со стороны подчиненных ему молодых женщин.

— Кларк! — кричал он, подразумевая, конечно, мисс Кларк. — Почему вы идете не в ногу?

— По четыре направо! Направо! Направо, говорю я! Не спите же, черт вас возьми!

Его голос переходил при этом в оглушительный рев.

— Мейтленд! Мейтленд! — внезапно крикнул он.

Маленькая, хорошо одетая девушка, волнуясь, выступила вперед. Сердце Керри наполнилось жалостью и страхом за нее.

— Да, сэр! — сказала мисс Мейтленд.

— Что у вас, уши заложило?

— Нет, сэр!

— Вы знаете, что значит, «колонна, налево»?

— Да, сэр!

— Почему же вы кидаетесь направо, когда я командую налево? Хотите испортить всю репетицию?

— Я только…

— Мне нет никакого дела до ваших «только»! Откройте уши шире!

Керри уже не только жалела девушку, но и дрожала за себя.

Еще одна молодая особа навлекла на себя гнев режиссера.

— Стоп! — гаркнул он, вскидывая в отчаянии обе руки; вид у него был разъяренный.

— Элверс! Что это у вас во рту? — закричал он.

— Ничего, сэр! — ответила мисс Элверс, между тем как остальные девушки смущенно улыбались, нервно переступая с ноги на ногу.

— Вы разговариваете во время репетиции?

— Нет, сэр!

— В таком случае не шевелите губами!.. А теперь все вместе еще раз!

Пришла наконец и очередь Керри. Ее старание исполнять возможно лучше все, что требовалось, как раз и навлекло на нее беду.

— Мейсон! — раздался голос режиссера. — Мисс Мейсон!

Керри оглянулась, желая узнать, к кому это относится.

Девушка, стоявшая позади, слегка подтолкнула Керри, но та все еще не понимала.

— Вы! Вы! — рявкнул режиссер. — Оглохли вы, что ли?

— О! — вырвалось у Керри.

Она густо покраснела, и ноги у нее подкосились.

— Разве ваша фамилия не Мейсон? — спросил режиссер.

— Нет, сэр, меня зовут Маденда.

— Так вот скажите, что такое делается с вашими ногами? Неужели вы совсем не умеете танцевать?

— Умею, сэр! — ответила Керри, давно уже овладевшая этим искусством.

— Почему же вы не танцуете? Почему вы волочите ноги, точно мертвая? Мне нужны девушки, в которых жизнь бьет ключом.

Лицо Керри пылало. Губы ее слегка дрожали.

— Слушаю, сэр! — сказала она.

Три часа продолжались беспрестанные окрики раздражительного и неугомонного режиссера. Керри ушла из театра, утомленная физически, но слишком возбужденная, чтобы обращать на это внимание. Она хотела поскорее добраться домой, чтобы попрактиковаться в пируэтах, как это было ей ведено. Впредь она постарается ни в чем не ошибаться.

Герствуда не было дома. «Очевидно, он отправился искать работу!» — догадалась Керри. Она лишь слегка закусила и сейчас же стала упражняться, окрыленная надеждами на освобождение от материальных забот.

«И славы звон звучал в ее ушах…»

Герствуд вернулся домой далеко не в том радостном настроении, в каком он покинул квартиру. Керри вынуждена была прервать упражнения и приняться за стряпню. Это вызвало в ней сильное раздражение. Разве мало ей работы? Неужели она будет одновременно играть в театре и заниматься хозяйством?

«Нет, я на это не согласна, — решила она. — Как только я начну играть, ему придется обедать где-нибудь в другом месте!»

Каждый день приносил новые заботы. Керри убедилась, что быть статисткой далеко не такая радость, как ей казалось. Узнала она также, что ей назначили всего двенадцать долларов в неделю. Через несколько дней она впервые узрела «сильных мира сего» — артистов и артисток, игравших первые роли. Сразу бросалось в глаза, что это привилегированные особы, к которым все относились с уважением. Она же ничто, просто ничто!

А дома Керри ждал Герствуд, который не доставлял ей ничего, кроме огорчений. Он, по-видимому, и не думал искать работу. Тем не менее он позволял себе расспрашивать Керри о ее успехах в театре. Судя по тому, с какой настойчивостью он задавал ей одни и те же вопросы, можно было заподозрить, что он и в дальнейшем собирается жить на ее счет. И теперь, когда у Керри появились собственные средства существования, поведение Герствуда особенно раздражало ее. Этот человек готов был позариться на ее жалкие двенадцать долларов!

— Ну, как дела, справляешься? — участливо спрашивал он.

— О, вполне, — отвечала Керри.

— Тебе не очень трудно?

— Я думаю, что привыкну.

И Герствуд снова углублялся в газету.

— Я купил по дороге немного масла, — сказал он как-то, словно случайно вспомнив об этом. — Может быть, ты захочешь испечь печенье?

Спокойствие, с каким этот человек относился к своему положению, изумляло Керри. Забрезжившая перед нею независимость сделала ее более смелой в своих наблюдениях, и у нее часто возникало желание высказать Герствуду несколько неприятных истин. И тем не менее она не могла разговаривать с ним так, как говорила в свое время с Друэ. Что-то в этом человеке всегда внушало ей особое уважение. Казалось, в нем еще таилась какая-то скрытая сила.

Однажды, приблизительно через неделю после первой репетиции, выплыло то, что Керри давно уже ждала.

Вернувшись домой и положив на стол мясо, Герствуд заметил:

— Нам придется экономить. Ведь ты еще не скоро получишь жалованье?

— Нет, — ответила Керри, возившаяся у плиты.

— У меня осталось всего тринадцать долларов сверх квартирной платы, — добавил он.

«Вот и начинается! — подумала Керри. — Теперь я должна буду отдавать свой заработок».

Она вспомнила, что рассчитывала приобрести кое-какие вещи, в которых очень нуждалась. Ей почти нечего было надеть. Старая шляпка имела жалкий вид.

«Разве может хватить моих двенадцати долларов на хозяйство и на квартиру? — думала она. — Мне одной с этим не справиться. Почему он не возьмется за какую-нибудь работу?»

Настал наконец вечер первого представления. Керри даже не предложила Герствуду пойти посмотреть спектакль, да и у него самого не явилось подобного желания. Это было бы лишь ненужной тратой денег, а роль у Керри была ничтожная.

В газетах уже появились объявления о премьере, повсюду были расклеены афиши с именами примадонны и других артистов. Керри была ничто.

Как и в Чикаго, Керри охватил страх сцены, когда настало время выхода кордебалета. Но постепенно она пришла в себя. Явная и обидная незначительность ее роли отогнала прочь страх. Керри чувствовала себя каплей в море. Не все ли равно, как она будет держать себя? Хорошо еще, что ей не пришлось выйти в трико. Она была в числе двенадцати девушек, одетых в красивые золотистые юбочки, на дюйм не доходившие до колен.

То стоя на месте, то расхаживая по сцене и время от времени присоединяя свой голос к общему хору, Керри имела возможность мельком наблюдать за публикой и понимала, что оперетта имеет большой успех. Зрители не скупились на аплодисменты, но Керри прекрасно видела, как плохо играют некоторые из признанных актрис.