— Пойди-ка сюда, — сказала она Лоле. — Посмотри только, что пишет этот субъект!

И, придавая голосу томность, она прочла:

— «Не согласитесь ли Вы уделить мне полчаса…» Подумать только! О, как мужчины глупы!

— Судя по письму, у него уйма денег, — заметила практичная Лола Осборн.

— Они все этим хвастают! — возразила Керри.

— Почему бы тебе не принять его? — продолжила Лола. — Отчего ж не послушать, что он хочет сказать.

— Не желаю я таких встреч! — рассердилась Керри. — Очень мне он нужен! Я прекрасно знаю, что он хочет сказать.

Лола уставилась на нее широко раскрытыми глазами, в которых плясали веселые огоньки.

— Что же он, укусит тебя? — воскликнула она. — Ты бы только позабавилась!

Но Керри покачала головой.

— И странная же ты, право! — заметил маленький голубоглазый воин рампы.

Фортуна начала осыпать Керри своими дарами. Несмотря на то, что повышенного жалованья она еще не получала, весь мир, казалось, рад был открыть ей неограниченный кредит. Не имея наличных денег, она наслаждалась роскошью, доступной только богатым. Эти великолепные комнаты в «Веллингтоне» — они достались ей чудом! Двери элегантных апартаментов, которые занимали супруги Вэнс в отеле «Челси», всегда были для нее открыты. Мужчины посылали ей цветы и любовные письма, предлагали руку и сердце. И, однако, ее по-прежнему обуревали мечты. Она нетерпеливо дожидалась первой получки. Сто пятьдесят долларов! Сто пятьдесят долларов! Эта сумма казалась ей волшебным ключом, открывающим все двери сразу. Она заранее рисовала себе все, что купит на эти деньги. Ее воображение разыгралось беспредельно. Ей мерещились такие радости, каких никогда не было на земле. И наконец настал долгожданный день. Сто пятьдесят долларов были выплачены ей тремя ассигнациями по двадцати, шестью по десяти и шестью по пяти долларов. В общей сложности это составило довольно внушительную пачку, которую кассир передал ей с улыбкой.

— Прошу вас, мисс Маденда, — сказал он. — Сто пятьдесят долларов.

— Благодарю вас, — ответила Керри.

Следом за нею к кассиру подошла одна из незначительных актрис, и Керри услышала, как он совсем другим тоном, почти резко спросил:

— Сколько получаете?

Совсем еще недавно она сама стояла вот так в очереди за своим скромным жалованьем. Керри мысленно перенеслась к тем нескольким неделям, когда получала на сапожной фабрике четыре с половиной доллара, и мастер раздавал конверты с видом принца, оказывающего благодеяние жалким просителям. Керри знала, что и сейчас там, в Чикаго, в том же фабричном зале, сидят длинными рядами бедно одетые девушки и стучат на машинах, с нетерпением дожидаясь полуденного перерыва, чтобы наскоро проглотить свой скудный завтрак. В субботу они получат свою мизерную заработную плату, которая достается им в тысячу раз труднее, чем Керри ее сто пятьдесят долларов. О, теперь все давалось ей легко, и мир казался светлым и безмятежным! Охваченная радостным трепетом, она почувствовала, что необходимо вернуться в отель пешком и подумать на свободе, что теперь делать.

Деньги быстро обнаруживают свое бессилие, как только желания человека касаются области чувств. Едва Керри свыклась со своими деньгами, она убедилась, что, в сущности, не может придумать применения для них. Сами по себе, как осязаемая и видимая вещь, которую можно ощупывать и рассматривать, они забавляли ее несколько дней, но это скоро прошло. Отель почти ничего не стоил ей, туалетов у нее было достаточно, а между тем через несколько дней ей снова предстояло получить сто пятьдесят долларов.

Однажды к ней явился театральный критик и попросил интервью. Это был автор тех легковесных фельетонов, которые сверкают хлесткими определениями, обнаруживают остроумие журналиста и глупость знаменитостей, а, в общем, служат для забавы публики. Керри понравилась критику. Он громогласно заявил об этом, добавив, однако, что мисс Маденда, конечно, хороша, мила и весела, но ей просто повезло. Это больно задело Керри. Газета «Гералд», устраивая спектакль в пользу своего фонда для даровой раздачи льда неимущим семьям, удостоила ее приглашения выступить бесплатно в числе разных знаменитостей. А когда к ней явился один юный драматург с пьесой, которая, по его мнению, подошла бы для нее, она, увы, не в состоянии была составить собственного мнения о предлагаемой вещи. И это тоже причиняло ей боль. Потом ей пришлось положить свои деньги для сохранности в банк, и наконец она внезапно поняла, что дверь, за которой таится полное человеческое счастье, так для нее и не открылась.

Постепенно она начала думать, что в ее неудовлетворенности виновато летнее время. В городе не происходило ничего интересного. Все спектакли были вроде того, в котором выступала она. Богачи Пятой авеню уехали, и их особняки были заколочены. Опустела и Медисон-авеню. По Бродвею слонялись актеры в поисках ангажемента на следующий сезон. В городе все затихло, вечера же у Керри были заняты работой. Все это рождало ощущение однообразия и скуки.

— Не понимаю, — сказала она однажды Лоле, когда они сидели у окна и смотрели вниз на Бродвей, — я чувствую себя такой одинокой. А ты, Лола?

— Нет, — ответила Лола. — Во всяком случае, редко. Ты нигде не бываешь — вот в этом-то и беда!

— А куда же я могу пойти? — возразила Керри.

— О, мало ли куда! — воскликнула Лола, которая тотчас же мысленно представила себе множество развлечений в обществе веселых молодых людей. — Ты ни с кем не хочешь встречаться.

— Я не хочу встречаться с людьми, которые пишут мне эти дурацкие письма, — ответила Керри. — Я знаю, что они собой представляют.

— Не пойму я тебя, Керри! — сказала Лола, думая об успехе, выпавшем на долю подруги. — Ты не должна была бы скучать. Тысячи людей пожертвовали бы годами жизни, чтобы только быть на твоем месте.

Керри долго молчала, глядя на проходившую мимо толпу.

— Право, не знаю, — пробормотала она.

Керри начала уставать от праздности.

45. Гримасы нищеты

Герствуд угрюмо сидел в дешевенькой гостинице, куда он перебрался с семьюдесятью долларами (все, что он выручил от продажи мебели), и, читая газеты, смотрел, как проходят жаркое лето и прохладная осень. Однако он далеко не равнодушно относился к тому, что деньги его тают. Платя в гостинице полдоллара в день, он наконец встревожился и переехал в еще более дешевое место, где с него брали за ночлег лишь тридцать пять центов. Теперь его денег могло хватить на более продолжительный срок. Об успехах Керри он часто читал в газетах. Ее портрет раза два появился в газете «Уорлд», а из старого номера «Гералда», случайно найденного в гостинице, он узнал о том, что мисс Керри Маденда в числе других знаменитостей сцены принимала участие в одном благотворительном спектакле. Все это вызывало у него смятенные чувства. С каждой газетной заметкой Керри, казалось, отходила от него все дальше и дальше в мир, рисовавшийся Герствуду все более великолепным и недоступным. Он видел на афишах изображение Керри, такой скромной и нежной в костюме квакерши, и не раз останавливался и мрачно всматривался в ее красивое лицо. Одежда Герствуда совсем обветшала, и весь его облик представлял разительный контраст с той Керри, какой, по его представлениям, она должна была быть теперь.

Пока Керри работала в «Казино», Герствуд, как ни странно, сам того не замечая, находил в этом утешение — он не ощущал полного одиночества, хотя ему никогда и в голову не приходило искать встречи с нею. Прошел месяц-другой, а Керри все выступала в том же театре, — Герствуд привык к этому и думал, что так будет продолжаться всегда. Но в сентябре труппа отправилась в турне, и Герствуд не заметил этого. Когда у него осталось всего двадцать долларов, он переселился в ночлежный дом на Бауэри, где за пятнадцать центов постояльцам предоставлялась большая общая комната со столами, скамьями и стульями. Здесь Герствуд сидел часами и, закрыв глаза, грезил о былом. Постепенно это вошло у него в привычку. Вначале это не было похоже на забытье, он только прислушивался к отзвукам дней, проведенных в Чикаго, и чем безрадостнее становилась действительность, тем ярче и рельефнее выступало перед ним прошлое.